В погоне за «Босфором» - Татьяна Романова

Ступеньки! Их было не меньше десятка, и все – высокие, с острыми краями. Ей не выползти с золотом! Аза согнула руки, чтобы на локтях подтянуться вперед – и тут же поняла, что больше не чувствует правую руку.

– Да что же это? – в ужасе закричала она в черноту коридора, и вдруг перед глазами встало смеющееся лицо Саломеи – не той старухи, в какую она превратилась сейчас, а прежней красавицы в собольей шубке.

– Ах ты, воровка, – с презрением сказала Саломея, – никогда тебе не победить меня!

Красавица в соболях исчезла, а Аза поняла, что уже не может повернуть голову. Она была полностью парализована. Аза лежала около узла с золотом в полном сознании и понимала, что скоро умрет, а ее долгожданный сын станет скитаться по миру нищим сиротой. Она уже догадалась, чем накормила ее Саломея вместо моркови и что старуха пыталась сказать перед смертью. Цикута! Как можно было забыть об излюбленном яде гор? Теперь все стало ясно: тарелка с отбитым краем понадобилась Саломее, чтобы не перепутать блюда. Аза добилась своего, но заплатила за это жизнью. Она ощутила, как яд достиг ее сердца – и оно замерло… Мощный черный смерч затянул Азу в бесконечный коридор, и она, кувыркаясь, полетела в страшную глубину. Может быть, в ад?

Глава 31

Пусть все печали катятся в ад! В Одессе нынче праздновали успех операции. В доме на Софиевской улице Данила, наряженный в новенькую морскую форму, доедал десятое пирожное, а князь Ордынцев и Афанасий Паньков торжественно распивали бутылку «Вдовы Клико» и в очередной раз перечитывали распоряжение, переданное агентом Сефиридисом турецкому шпиону «Босфору» в Санкт-Петербурге:

«Вами довольны. Необходимы планы оборонительных сооружений портов на всех морях. В случае успешного выполнения этого задания – вознаграждение удваивается».

– Да, турки денег не жалеют, – разгоняя пузырьки в своем бокале чайной ложкой, заметил Афоня. – Так что мы их теперь точно разорим фальшивыми бумагами. А все-таки главное, что мы с вами «Босфора» правильно вычислили. Помните, как мы сомневались, Булгари подозревали?

– Да уж, сомнений хватало. Кстати, вы знаете, что Воронцов уволил своего начальника канцелярии без объяснения причин?

Князь разлил остатки шампанского по бокалам и предложил:

– Давайте выпьем за успешное продолжение начатой игры, пусть нашей команде и в ней повезет.

– Да, за это уж точно нужно выпить, – чокнувшись с Ордынцевым, подтвердил Афоня. – Только мне чудно, как нас будут переводить в министерство иностранных дел с повышением в звании, если там работают штатские.

– Курский объяснил мне, что офицеров в его ведомстве хватает, в каждом посольстве имеется военный советник или что-то в этом роде, так что мы с вами не останемся в одиночестве. Правда, из этой операции я выхожу, буду заниматься другим делом.

– Значит, мне теперь одному быть «Босфором»? – расстроился Афоня.

– Князь Сергей – очень толковый человек, я уверен, что никто не сможет так спланировать дальнейшую игру с турками, как он. Я тоже буду работать под его началом, но на другом направлении.

– Получается, что долго не увидимся? – вздохнул Паньков.

– Может, в следующем году, а там, как наше новое начальство решит, – признался Дмитрий и предложил: – Возьмите ключ от этого дома, здесь теперь останутся только сторож и одна служанка, я предупрежу их, что вы будете иногда приезжать.

– Заманчиво – но опасно, – отказался Афоня, – вдруг кто-нибудь из окружения Сефиридиса заметит меня здесь. Не станем рисковать.

Он поднялся и, попадая в прежние сгибы бумаги, заново сложил конверт, а потом, подогрев на свечке печати, вернул их на прежние места.

– Ну, вот и готово, – констатировал он и вздохнул. – Давайте прощаться. Пора мне.

– Удачи, друг, – пожелал Ордынцев, пожимая руку Афони.

– А вам благополучия и счастья с молодой женой, – отозвался Паньков, тряхнул руку князя и вышел в сопровождении Данилы, собравшегося проводить старшего товарища до почтовой станции.

Дмитрий проводил их взглядом и принялся собирать вещи. «Святой Николай» ждал только их с Данилой. В Севастополе Дмитрий собирался попрощаться с адмиралом Грейгом, но не это было главным: на верфи мастера заканчивали для него переделку купленной в Одессе бригантины. Этот корабль на долгие месяцы, а может, и на годы, должен был стать его домом. Новое задание оказалось простым: под видом богатого путешественника он должен был посещать разные города и страны, а интересные и важные для собственной державы сведения переправлять Курскому. Дмитрия все это очень интриговало: здесь сошлись вместе морская стихия и интересная, во многом авантюрная служба. Как офицер он получил от судьбы подарок. А как муж?

«Благополучия и счастья с молодой женой», – вспомнил он пожелание Афони.

Что бы он ни отдал теперь за это! Если бы Надин согласилась поехать с ним, пусть даже она просто согласилась бы ждать его дома – Дмитрий стал бы самым счастливым человеком на свете…

Но от жены вестей не было. После короткой записки, в которой она советовала мужу пригласить к себе Нарышкину, Дмитрий больше ничего от нее не получал. Он не знал, что можно изменить в их незаладившейся семейной жизни. Это был порочный круг: жена не прощала его, но и выслушать тоже не желала.

«Все равно – до отплытия нужно с ней встретиться, – в очередной раз подумал он. – Выгонит – значит, уеду и больше беспокоить не стану, ну, а любить буду по-прежнему».

Дмитрий раньше не мог понять, как люди живут, годами нося в сердце неразделенную любовь. Теперь ему предстояло узнать это на собственном опыте. Он уже привык к новому взгляду на жизнь и не променял бы своего, пусть и неразделенного, чувства на прежнюю беззаботную жизнь свободного гуляки.

«Пора, время не ждет», – напомнил он себе и защелкнул замок саквояжа.

– Ты уезжаешь? – раздался за спиной капризный голос.

Пораженный Дмитрий поднял голову и увидел в дверях Ольгу Нарышкину.

– Что ты здесь делаешь? – рассердился он. – Я же велел никого в дом не пускать.

– Меня это не касается. Я не кто-нибудь, я – твоя женщина!

– Ты – жена князя Нарышкина, любовница генерал-губернатора Воронцова и собственного зятя, – огрызнулся Дмитрий.

– В Москве тебя это не смущало, почему же что-то должно мешать нам в Одессе? Никогда не думала, что в князе Ордынцеве живут такие дремучие воззрения, я была о тебе лучшего мнения.

Дмитрий разозлился, и не счел нужным это скрывать:

– Какой есть! А теперь – будь добра покинуть мой дом. Я не считаю тебя своей женщиной, и никогда не считал, к тому же, теперь я люблю другую.

– Эту дурочку? Ты смешон! – взорвалась Нарышкина, лицо ее исказила гримаса злобы.

– Надин – умная, красивая и порядочная девушка, а самое главное, она – моя жена. Разговор закончен. Уходи, и никогда больше не приближайся к моему порогу.

Дмитрий подошел к незваной гостье, взял ее за локоть и повел к выходу. Нарышкина молча семенила рядом, он распахнул дверь и выставил ее на крыльцо.

– Послушай, мы оба погорячились, – пытаясь спасти положение, начала Ольга. – Разве можно зачеркнуть многолетние отношения из-за нескольких слов?..

– Оставь меня в покое, – отрезал Ордынцев, – просто отвяжись!

Через час «Святой Николай» покинул порт Одессы, и Дмитрий в последний раз поглядел на удаляющиеся причалы этого пестрого и веселого города. Сожалений не было, не было даже легкой грусти, он просто подвел черту под прежней жизнью и посмотрел вперед. Корабль шел в открытом море один-одинешенек, даже птицы остались далеко позади, а впереди разливалась бескрайняя синева. Это и была его новая жизнь: море и одиночество. Пусть так, и будь, что будет.

– Я еду к мужу – и будь, что будет, – шептала Надин. Она повторяла эти слова множество раз на дню, как заклинание, и если в начале пути они ее успокаивали, то теперь, когда за окном экипажа мелькали пыльные улочки Одессы, уже не помогали. Страх разбежался дрожью по телу, заныло сердце, а руки увлажнились.

«Стыдоба, – рассердилась на себя Надин, – приняла решение – выполняй. Поговори с мужем и пойми, как жить дальше».

Справиться с обидой и отчаянием оказалось – ой, как не просто. После того, как Ордынцев покинул Москву, даже не поговорив с ней, Надин слегла. Целые дни проводила она в постели, не в силах подняться. Ужас от пережитой катастрофы стал таким острым, что рвал сердце жгучей болью, она боялась даже пошевелиться. Надин лежала, свернувшись клубочком, и лишь сон приносил ей облегчение. Но как только он уходил – вся непоправимость случившегося вновь наваливалась неподъемной глыбой на ее плечи, и боль снова возвращалась. Ее предали, растоптали и унизили. Что могло быть хуже?